Сегодня мы расскажем очень тяжелую историю одной из наших коллег-медиков, которая не побоялась высказать свое мнение во время протестов и была за это жестоко наказана властью, испугавшейся людей, стремящихся к свободе. Наталья – врач из Орши. Прокомментировав убийство Андрея Зельцера, она пропала из дома и вернулась практически через два года.
Наш разговор начинается с фразы, которая сегодня в устах беларуского врача обыденна, а еще пять лет назад звучала бы абсолютно дико:
— Вчера звонили с уголовного розыска. Говорят, что надо сдать отпечатки и ДНК-материал. Но у меня все это уже брали в СИЗО, да и следователи знают, что я уехала, меня уже разыскивали, так как я стою на учете…
— Как случилось так, что все это происходит сейчас в вашей жизни?
— Я работала стоматологом во второй поликлинике Орши. Все у меня было хорошо, в 2020 году даже получила грамоту от Совета депутатов — благодарность за работу во время пандемии (после, на суде, меня уверяли, что это обстоятельство учли при вынесении приговора).
До 2020 года я фактически никакой политической активности не проявляла. Но на этих выборах поставила свои подписи за всех кандидатов, кроме Лукашенко, ходила практически на все митинги, начала очень много писать в интернете. Что изменилось? Думаю, меня возмутила очевидные фальсификации и прокатившаяся волна насилия.
В Орше я помню только один большой митинг, на котором мы были, зато на шествия в Минск мы ездили фактически еженедельно, как на работу.
— В какой момент вы ощутили на себе, что быть оппозиционером в Беларуси небезопасно?
— Когда произошла трагедия с Андреем Зельцером, я оставила возмущенный комментарий в сети. Причем возмущалась я тем, что само видео убийства выложили на всеобщее обозрение, демонстрировали по телевизору, абсолютно ничего не заблюрив. Высказалась, что у кого-то «орешки подгнивают». Судя по всему, именно за этот комментарий мне и «прилетело».
Убийство Зельцера произошло 28 сентября 2021 года. На следующий день я написала пост, а уже к часу ночи мне позвонили и сказали: по месту прописки у меня взламывают дверь и надо подъехать. Я приехала к подъезду, увидела — вокруг все тихо, только неподалеку стоит милицейская машина. Сразу поняла что происходит, набрала сыну и предупредила, что могу «пропасть». В это время ко мне подошли милиционеры и предложили пройти в милицейскую машину, чтобы «кое-кого дождаться». Я отказалась. Вскоре приехали сотрудники КГБ, показали мой комментарий и потребовали проехать с ними. Обещали вскоре отпустить. Но на свободу я вышла уже через два года.
— Что происходило в эту ночь?
— Значительную часть событий я вообще не помню, настолько это был большой стресс. Мы приехали в здание КГБ, следователей было трое: один кричал на меня, другой — уговаривал покаяться. Говорят, меня возили в милицию на обыск, но я этого вообще не помню. После меня направили в КГБ Витебска, там я оказалась утром 30 сентября. Пытались снять «покаянное видео» — получилось видно не очень хорошо, его так и не показали. Посоветовали мне написать заявление с извинениями на имя Тертеля.
По делу Зельцера нас на тот момент в Витебске было три женщины, всех троих вскоре отправили на Окрестино. Там я провела 6 суток, в двухместной камере нас сидело 16 женщин. И это еще не самый худший вариант — мужчины сидели по 30 человек на двухместную камеру!
— Можете вспомнить какие-то моменты вашей жизни в то время?
— Спали вповалку на полу, поджав ноги. И даже при этом трем человекам не хватало места — приходилось спать сидя, периодически меняясь. Откровенно не били, но боль причиняли часто и совершенно без необходимости. Например, на допросы возили в пластиковых стяжках на руках, усадив в машине на колени и лицом в пол. Когда ведут, руки за спиной выворачивают так, что хочется кричать от боли.
Не было никаких личных вещей, постельного белья, предметов личной гигиены, кормили через раз.
Следом нас перевезли в Жодино. Там нас уже «баловали» — в восьмиместной камере находилось всего 14 человек. Надзиратели буквально хвастались: «Видите, к вам у нас ослабление режима». Получалось уже спать в кровати, но по двое на каждой койке. При этом набор постельного белья — один на двоих. На улице уже октябрь, окно сломано, в него дует, а камеры никто не топит — очень холодно.
Никаких личных вещей у нас все еще не было. Выдали пасту, зубную щетку, мыло и рулон туалетной бумаги на месяц. Туалетную бумагу иногда удавалось выпрашивать чаще. В камере сидела девочка, которая сказала, что эти наборы собирала в Минске вместе с другими волонтерами для заключенных.
Мы просили дать нам кипяток, чтобы согреться. На всех выдавали два трехлитровых чайника в сутки. Утром воду из чайника пили, а вечером ею мылись. Надо понимать, что кружки одинаковые, помечать их запрещалось. Утром ты из них пьешь, а вечером — моешься. Кто мылся из твоей кружки вчера — не знаешь.
— Сколько времени вы провели в таких условиях?
— В Жодино я пробыла полтора месяца. Все это время, с момента как ночью 29 сентября поехала проверить, что произошло с моей квартирой, я находилась в полной изоляции: ни одного письма, ни одной встречи или звонка с родными. Они не знали, что происходит со мной, а я — что с ними. Адвоката к нам допустили один раз, и то только для того, чтобы они в присутствии нас и следователя подписали бумаги и сразу ушли.
Каждый день нам включали запись с одним и тем же выступлением Лукашенко на всебелорусском народном собрании. Это какой-то ужас! Я, кажется, каждое слово выучила из этого дурацкого «стендапа».
— В Жодино над вами издевались как-то еще, помимо нечеловеческих бытовых условий пребывания в тюрьме?
— Честно говоря, мне кажется, каждое взаимодействие с администрацией было издевательством. Нам выдавали только ту еду, которую хотели. Мы не получали передач, не могли купить что-либо в тюремном магазине. Ежедневно проводились обыски — нас всех выводили в коридор, строили вдоль стены. От тебя требуется встать в неестественную, унизительную позу: если расставляешь ноги не так широко, как им хочется, тебя больно били по внутренним сторонам лодыжек. Могут дубинкой прижать лицо к стене. Обыск в камере — это намеренное создание хаоса: все постели переворачиваются и сбрасываются на пол, вся туалетная бумага разматывается, как серпантин на празднике.
— Как с вами разговаривали?
— Бесконечное хамство. С нами была Эмма Антоновна, пожилая женщина, которая отметила в тюрьме свое 70-летие. Все эти издевательства с обысками у стены ей было крайне трудно выполнять. Первые обыски нас выводили из камеры и ставили в коридоре на корточки. Ты приседаешь, поднимаешь руки вверх ладонями наружу, колени упираются в стену. И так нужно стоять, пока в камере идет «обыск». Это длится довольно долго: двигаться нельзя, ноги очень сильно устают и начинают неметь. Эмма Антоновна и на корточках не удержалась и упала. На нее начали орать: «Что ты хотела, старуха? Зачем полезла в политику?».
После этого нас стали просто ставить лицом к стене.
Мне кажется, само по себе отношение к нам было страшнее, чем любая ругань и крики. В тебе постоянно видят не человека, а ненужную вещь, с которой могут сделать все, что хотят. Это очень тяжело пережить, особенно людям, которые ценят свободу и индивидуальность. При этом к обычным (не политическим) заключенным отношение было намного человечнее.
— Что было дальше?
— До этого момента у нас в камере были только «политические», и вот нам говорят: «Все, переезжаете в обычные камеры». Меня перевезли в СИЗО Витебска, там я пробыла год. Там уже к нам допустили адвокатов, разрешили свидания и письма. Но при этом стали проводить регулярные (поначалу — раз в неделю, а по праздникам — два раза в сутки) голые обыски. Все это крайне унизительно и происходит под камерами. Мы понимали, что, хотя обыскивают нас женщины, в комнате, где стоят мониторы от этих камер, как правило, находятся мужчины.
На Окрестино и в Жодино нам категорически запрещали смотреть на тюремщиков. В Витебске, наоборот, требовали смотреть на говорящего.
Наталья признается, что долго не могла это сделать, настолько вид сотрудников тюрьмы вызывал у нее отвращение.
— Когда вы впервые увидели родных?
Первое свидание произошло в июле 2022 года, спустя 11 месяцев после задержания. Когда увидела сына, пыталась держаться, но все же расплакалась. С людьми в тюрьме, в изоляции, происходят перемены — ты начинаешь видеть события иначе. Я хотела даже отказаться от встречи, потому что мне было стыдно, что я принесла близким столько неприятностей.
Первого ноября 2022 года вынесли приговор — два года общего режима за оскорбление Лукашенко. Проходил он за закрытыми дверями, мне сказали: «в целях нераспространения тайны». Какой тайны? Комментарий про «подгнивающие орешки» не учли — экспертиза решила — ей непонятно, что я имела в виду. Зато нашли комментарии «тварь плешивая» и «пи**ун», которые были сделаны с разницей в две недели. Один посчитали преступлением, а второй — рецидивом.
Мне показалось, суд закрыли потому, что если бы на нем присутствовали люди, было бы трудно объяснить им, за что человека посадили на два года.
Всем, кого задержали по делу Зельцера, приговоры выносили как под копирку: женщинам — от 2 до 2,5 лет, мужчинам — от 3 до 3,5 лет.
В колонию я уехала 15 ноября. Мне оставалось отсидеть 4 месяца.
— Возникло облегчение, что горизонт, когда наступит свобода, уже обозначен?
— Да, конечно. Но последние 4 месяца мне, кажется, дались тяжелее, чем все предыдущие. Условия в колонии очень непростые. За тобой следят не только сотрудники, но и многие заключенные. Общаться с кем-то, делиться переживаниями опасно. Как только видят, что ты с кем-то сблизилась, сразу разводят по разным отрядам. Тебя как будто полностью лишают своего «я». День подчинен распорядку, на который ты не в состоянии как-либо повлиять. Тебе говорят, когда лечь и проснуться, что надеть, что есть, куда идти, чем заниматься. Если возникает свободное время — его заполняют абсолютно бессмысленной, унизительной работой, например, собирать лужи под дождем тряпками.
У меня в колонии как будто отключились все мысли. Я не думала, дала себе зарок: все буду оценивать потом. Сейчас нельзя проводить никакую работу над собой, потому что можно себя уничтожить.
Я бы описала это состояние так — там тебя нет.
— Помните день освобождения?
— Это был ужасный день. 15 марта 2023 года меня выпустили около двух часов дня. Но ожидание этого момента — это страшная пытка. В голове роятся мысли: «А вдруг не выпустят? А вдруг все это продолжится?». Они невыносимы. С нами сидела журналистка Катя Андреева. Ее должны были выпустить, но срок продлили на шесть лет. Такое тяжело пережить.
Позвали «на выход». Оперативный работник предупредил, чтобы меня никто не встречал у ворот тюрьмы. Но муж с сыном никого не послушали — ждали меня прямо на выходе. Вышла, увидела их сразу. Повернулась в другую сторону — увидела оперативника. Ощущала скорее не радость, а испуг. Очень большое впечатление произвела колония, которую я впервые увидела снаружи. Когда последний раз оглядывалась, представила всех тех девочек, которые остались внутри, — мне было их невероятно жаль. Там очень много хороших людей.
Вернувшись домой, я не испытала никакого облегчения. Тревога осталась, я постоянно опасалась, что весь этот ужас может возобновиться. С работы меня уволили сразу после суда. Террор не прекратился — проверки приезжали домой по два раза в сутки, в том числе ночью. Раз в неделю надо было приходить в милицию отмечаться и посещать «просветительские» лекции: о труде, патриотизме, государственных символах и т. д.Помимо этого, дело против меня изначально завели по 130 статье УК — «Возбуждение расовой, национальной, религиозной вражды или розни». О ней в любой момент могли «вспомнить», а это — срок до 5 лет.
Выдерживать все это крайне сложно. Поэтому мы решили уехать.
***
За время нашего разговора Наталья несколько раз прерывалась — ей было тяжело говорить. Она уже давно работает с психологом и считает, что начал появляться прогресс. Некоторые ужасные вещи у нее до сих пор не вызывают ярких эмоций, только слезы. До сих пор, когда ее спрашивают, что чувствует по отношению к сотрудникам тюрьмы, которые над ней издевались, она понимает, что ничего не может почувствовать. При этом она помнит, что ненависть была в первые месяцы, но позже ее «задушили».
Сейчас Наталья с семьей находится в безопасности, за тысячи километров от Беларуси. В новом месте ей приходится нелегко — зарабатывать на нормальную жизнь пока получается с трудом. Мы напоминаем вам, что проводим сбор для медиков, пострадавших от репрессий. Помочь Наталье и еще трем другим медикам вы можете по этой ссылке.
